Моя мама, она очень крутая. Я помню зимние вечера в нашей старой квартирке, я сидела за аккордеоном, когда она приходила с мороза, в песцовой шапке и бараньей дубленке, серо-коричневого цвета. Я бежала обнимать ее, и она прислонялась ко мне холодной, нежной щекой. Моя мама, сколько я ее помню, никогда не носила длинных волос, зато носила массивные серьги с яшмой или малахитами. Она работала тогда на ставку невропатологом и на полставки иглотерапевтом, и кольца из ювелирных комплектов никогда не носила.
Руки у нее были с коротко остриженными ногтями, шершавые и грубые, видимо от дезинфицирующих растворов. Мама была хорошим практикующим врачом – это можно было легко определить по нескончаемому потоку конфет и кофейных банок в кухонном шкафу. После работы мама готовила, убиралась, мыла дочиста плиту и холодильник, заклеивала окна, мариновала помидоры, варила варенье, делала со мной математику или физику, гуляла с собакой, кормила перепелок и делала еще полсотни скучных рутинных дел. Когда сгорел наш дом под Булгаково, в звонко звучащей деревне Вязовка, папа зарекся туда ездить.
Я помню как это было – дом горел, а мы с мамой, поняв что поливать его водой уже не имеет никакого смысла, ушли к озеру. На самом деле это мы называли озеро озером – оно было на самом деле болотистой, поросшей тиной и камышами, кувшинками и, в какие-то сезоны, даже лилиями, старицей. Мы с мамой сидели на краюшке построенного ей же, мостка и разговаривали об арбузах. Точнее мама говорила, что это не страшно, что дом сгорел и что можно просто представить, что в течение года мы ели по арбузу каждый день и просто проели деньги, потраченные на строительство.
Прошло не больше года после пожара, когда моя мама решила построить новый дом. Меньших масштабов и красоты, выпросив строительных вагончиков и возив добрые пару месяцев шестиметровые деревянные балки на отечественном автомобиле Ока. В том же сезоне мама и один, излеченный ей от паралича Белла, пациент, построили двухэтажный дом.
В моей жизни были очень трудные моменты: ничего критичного, но порой мне было довольно тяжело принимать решения. Что делать, как жить, где жить, зачем жить. Порой было просто физически трудно, я помню как я умудрилась заснуть, сидя за столом в инфекционном боксе, плюхнувшись на глазах у изумленной мамашки с ребенком, в отказную карту.
Было тяжело, чтобы проснуться во время дежурства я тоннами употребляла ирис «Кис-кис» и, дабы не набрать лишних килограмм десять, перлась в спортзал сразу после смены. Помню как я устроилась в частную клинику и, вместо того, чтобы отдыхать между дежурствами, я шла консультировать укушенных клещами и собаками пациентов.
Я решила было защитить дисер и устроилась в академию наук, вертеть ПЦРки дабы выявить дефекты в генах цитокинов больных с рожей. Дисер у меня не получился, но было весело, кровавые пробирки, рыжие лаборанты, электрофорез и центрифуги, пельмешки, подогреваемые в автоклаве. Весело. И трудно.
Когда я приходила домой мы работали над проектом, а когда не работали (что было редко) я консультировала пациентов в сети: особенно много было больных гепатитом С, которых поликлиники посылали домой, пить карсил и есть рыбий жир. Я же их успешно лечила, отправляя в Египты и Индии за незарегистрированными в РФ, но очень эффективными препаратами. Было ли мне тяжело? Ну наверно, я постоянно невыспавшаяся, постоянно что-то кому-то должная, постоянно тревожная, как следствие пункта первого, рассказывала репетиторам и том, как и что у меня будет в будущем. А в будущем была клиника и много новых идей.
Каждый должен заниматься тем, что он считает правильным. И тогда это – легко. Главное в жизни, мне кажется, это быть честным самим собой. И если ты веришь в мечту, настоящую, пусть не глобальную, а маленькую такую, мечточку, то все будет хорошо.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →